Хочешь знать, как выглядишь? Посмотри на своего питомца!

Не зря, ох не зря говорят, что люди подбирают домашних питомцев в полном соответствии со своим внутренним укладом, характером и внешностью. Вот в кого, скажите, кот, с неистощимым оптимизмом ворующий из-под хозяйского носа колбасу-хлеб-сыр? Удивляюсь, а сама незаметно (и для самой же себя) утаскиваю лежащий на блюдце кусок Маасдама. Сегодня у нас небольшая подборка зарисовок о том, как же схожи (и внешне, и внутренне) хозяева и их четвероногие, водоплавающие и летающие любимцы.

Собака бывает «храпячей» – если хозяин храпит

…Из спальни раздавался храп. Он доносился и из коридора, и было непонятно – то ли в квартире чудит эхо, то ли французский бульдог и во сне пытается соответствовать обожаемому хозяину. Жену хозяина с первого дня их очного знакомства интересовало: как в такой ма-а-аленькой собачке помещается такой звук? Раскатистый, мощный, резонирующий, он заставлял подрагивать нитки с бусами на причудливой лампе в гостиной и тихонько позвякивать друг о друга хрустальными боками уже убранные в шкаф бокальчики... Храп, доносившийся из спальни, тоже был милым, привычным и родным. Настолько, насколько может быть мил, привычен и «роден» храп в ночное время суток. Но там, в сонной темноте, на двухместной огромной кровати и весу лежало под центнер, и «на грудь» было чуть принято – юбилей, имеем право!.. «А хорошо, – вдруг подумала жена хозяина, стряхивая с праздничной скатерти крошки от батона и икру. – Что пес у нас вырос не пьющий! Хотя... Храпеть громче все равно невозможно!». Бульдожка, развалившийся тем временем в приглушенном свете прихожей на любимом коврике, самовыражался. Он вкладывал в ночную песнь всю свою любовь к людям, всю свою душу, отпотевшую от радости съеденного лакомого и безумно вредного кусочка сыра. Эх, если б он мог – храпел бы так, чтобы все человечество слышало эти дивные звуки. Чтобы гордилось и завидовало, какой у него потрясающий, умный, ловкий и замечательный хозяин! Как он смело отбирает у грозного четырехлапого товарища палку и не боится, когда тот не в духе. Эх, если б мог, он бы всем живущим на планете пожелал бы такого друга. Верного! Настоящего! Храпящего с ним в одну глотку и на одной волне.

Кошка – дура

«И в кого ты выросла такая глупая?» – кошка смотрит круглыми глазами на стоящую перед ней девчушку. Та неловко – в который раз! – разлила молоко из пакета и стоит, слезы кулаком по щекам растирает. «Не плачь по разлитому молоку, – мысленно иронизирует Киса. – Его все равно уже не соберешь!..». Она облизывается: было бы верхом глупости прыгать в лужу на кафельном полу и пачкать лапки. Подождем, когда девочка прольет волшебно пахнущую жидкость в миску. Авось сообразит.

«И в кого ты выросла такая глупая?» – молодая женщина неловко хватает под растолстевшее пузо недовольно муркающую кошку. Та переминается среди молочной лужи, образовавшейся благодаря еще остреньким кошачьим зубам, и орет дурным голосом. Женщина утирает набежавшие от смеха слезинки: «Когда молоко вскрыто, налито и выпито, остается лишь его благополучно переварить!». Она качает головой: вроде взрослое создание, а все не поймет, что молоко ей вредно. Ну, что ж, подождем… Может на этот раз Киса сообразит.

Золотые рыбки

Девочка стояла у аквариума, поставив ладошки на стекло. Его прозрачность постепенно затуманивалась от тепла маленького человечка. Девочка дышала на стенку рыбьего домика и протирала следы рукой. В аквариуме царила сиеста: рыбы забрались в густые водоросли, медитировали, глядя на пузырьки воздуха, убегающие на поверхность. Особо ленивые присматривали себе «рикш» – улитки-чистильщики, заметив столь пристальный интерес, вывесили на домик «Посторонним вход воспрещен».

Лишь только одна рыбка нарушала существующую леность – она приникла к стеклу и вглядывалась в девочку. Рыжевато-золотые плавнички шевелились с одной стороны стекла, золотистые прядки волос дрожали от дыхания – с другой. Полные губки шептали что-то без слов, им также молча вторили другие.

Родители смотрели на эту сцену уже не в первый раз. Сначала их пугал подобный диалог, потом просто настораживал. Сейчас же им казалось, что дочь шепчет свои желания, а Золотая рыбка – обещает их выполнить.

Птичка-невеличка

Когда Мария Семеновны была маленькой, отец держал в доме кенарей. Ясными утрами небольшие цветастые птички будили малышку звонким щебетом, а по вечерам успокаивались лишь тогда, когда Машенька накидывала на клетку темный отрез ткани – все, что осталось от форменного платья бабушки.

За сладкое и невинное время детства в доме прожило несколько птичьих поколений. И каждый раз Мария Семеновна изумлялась – до чего ж они все походили на отца! Невысокого ростика, щупловатый, он смотрел на мир внимательными острыми глазками. Тихо, немножко по-голубиному, смеялся. Притом раззадоренный, смех начинал походить на уханье филина в ночном лесу. У нее до сих пор в ушах стоит его заливистое «У-э-ха-ха-ха-ху!...». Мороз по коже от такого хохота, без сомнения, пробегал и у нее, но растекался приятными укольчиками в кончиках пальцев. Любимое детское воспоминание!..

В юности, когда ценности и жизненные ориентиры старшего поколения почитались молодежью за «барахло», Мария Семеновна стала воспринимать отцовское увлечение за блажь. Стеснялась ходить на Птичий рынок за конопляными семечками и пшеном – вдруг франтоватый Витька увидит ее с мешком корма (и блестящими влюбленными глазами) и засмеет. Девушек их возраста должны интересовать лишь танцы, косметика и новые фильмы в местном кинотеатре. Какие птицы?.. Отец Марию Семеновну, когда та рыдала от первого любовного разочарования, утешал: «Голубушка моя, найдется и по твоему полету в этом небе птица!». Кенаречек Моряк согласно подсвистывал хозяину. Успокаивал. Тон, тембр, даже интонирование кенаря, удивительным образом сочетаясь с отцовскими, утешали ее и позже. Когда ушла мама. Когда не вернулся с войны широкоплечий Сашка, чьи руки обнимали ее тонкую фигурку широкими крылами. Когда на отцовской могиле – спустя много-много весен и лет – она нашла пищащего от холода и голода птенца канарейки. «Выпал, по всей видимости, из родительского дома», – решила она, согревая в теплых ладошках щупленькое дрожащее тельце. «Сьме! Сьме! Сьме!» – попискивал канарейчик благодарно. Птицы гнезд здесь отродясь не заводили.