Его звали Дик. Какая-то помесь лайки с дворнягой. Морда почти симметрично поделена пополам чёрно-коричневой полосой. Теперь этой полосы нет. Вместо неё кровавое месиво и вывернутая наружу челюсть с зубами.

От раны зловонно пахнет. Наверное, заражение. Боюсь выходить из дому.  

Но в школу надо. Жуткий холодок привычно бежит по спине, когда приоткрываю дверь. Он здесь. Ждёт. Куска хлеба. Несколько дней назад, превозмогая ужас, я кинула несчастному псу кусок дефицитной колбасы. Напрасно. Есть он не может.

Дело было в семидесятых. В шахтёрском городке Кизел. Свора собак обитала возле помойки и держала в страхе всю округу. Особенно в брачный период. Сучки и кобели, разумеется, без стеснения совокуплялись на глазах у детей. Помню, как мне, семи- восьмилетней было неловко это видеть. Но видеть Дика сейчас было вовсе невыносимо. Жизнь превратилась в ад. Он приставал не только ко мне — его, добродушного, подкармливали многие.

Пока не приехали собачники.

Расстреливали собак среди бела дня.

После первых взвизгов псов я убежала домой.

Дик появился примерно через сутки. Как он выжил и откуда сбежал — остаётся только догадываться. Но то, как потряс его вид, как не могла спать, как боялась встреч с искалеченной собакой — запомнилось на всю жизнь.

Обречённый Дик исчез. А я осталась. Чтоб мучиться угрызениями совести за пришедшее облегчение.

Время лечит…

Её зовут Лера. У неё есть мопсик Шон. У него есть всякая одёжка. Родители уже разрешают семилетней Лере гулять с Шоном. Она очень хочет, чтобы пёсик выполнял команды. Например, ходил по бревну. И потому девочка упорно поднимает его за поводок так, что живое тельце безысходно повисает в воздухе. Иногда Шон умоляюще дёргает всеми четырьмя лапами. Увы, над землёй опоры нет. Она есть на бревне.

Как же он любит эту деревянную конструкцию! На ней прекращается удушение.

Дома Шона любят. Правда, надежды на то, что он станет любимой лериной игрушкой пошли прахом. Но надо же учить ребёнка любить животных. Комбинезончик? Ради бога. Валеночки? Не вопрос. Шон, правда, не весел. Меланхолик. Глаза грустные. Играть отказывается. На улицу не вытащишь.

Дети жестоки…

Его зовут Костя. Он догхантер. Мы разговариваем уже битых пять часов. Он рассказывает про искалеченных собаками людей. Особенно эмоционально — о семилетней девочке Маше, жизнь которой перевернул озверевший ротвейлер.

Теперь у Маши нет лица.  И двух пальчиков на правой руке.

Он рассказывает о своей благородной миссии. Спасении десятков таких, как Маша. Потенциальном, разумеется.

Он рассказывает о том, что не любит собак, не понимает их предназначения, их роли в современном мире. Вот кошки — другое дело. Или хомячки. Эти угрозы для жизни человека не представляют. А потому имеют право на жизнь. Обладатели же зубов, способные принести вред человеку, пусть обитают в дикой природе.

Он рассказывает о венце природы человеке. Который вправе решать, кому жить, кому нет.

Он рассказывал, как щекочет нервы само осознание, что преступаешь закон и идёшь вопреки общественному мнению.

Он много ещё чего рассказывает.

Костей, по сути, его назвала медсестра в роддоме. Сказала, много Серёж, Саш и Марин, а вот имя Костя нынче не в чести. Мать махнула рукой и назвала для разнообразия.

Была ли в детстве собака? Не поверите, была.

В конце девяностых.

Её звали Альма. Овчарка. Как-то поспорили с приятелем, останется ли та с хозяином, если поманить колбасой. Предала. За жратву. Как это сделают шавки, которых сегодня либо вместо, либо для детей заводят. Одевают, стригут, вылизивают. Не понятно только, почему тех, кто о четырёх лапах, а не себе подобных.

Вот где собака зарыта.