В ноябре 1940 года новоиспечённые инженеры-химики Лидия СЕРЕБРЕННИКОВА и Владислав ТХОРЖЕВСКИЙ сыграли свадьбу. Летом 1941-го получили за успешную работу квартиру. 20 июня туда «переехала» корзина с книгами, а 23-го должно было прибыть остальное имущество Тхоржевских. Но не случилось: началась война, и недавно соединённые сердца вновь разделились.

— Когда Владислав Павлович уехал на фронт и пропал без вести, его супруга порывалась отправиться следом. Помешала беременность: Лидия Александровна вынашивала, а потом растила сына: ждала и верила, верила и ждала... Многим пришлось тогда вот так же верить и ждать — немногие дождались. Она — дождалась, — рассказывает невестка Лидии Тхоржевской, учитель истории школы № 24 Ольга Тхоржевская.

Именно Ольга Николаевна сохранила и систематизировала записи, которые делала в годы войны её на тот момент будущая свекровь. Сегодня уникальный документ, представляющий собой две исписанные убористым почерком тетради, отпечатан и оцифрован. Эти неотправленные письма, этот заочный разговор молодой женщины со своим любимым, содержат в себе ценнейший источник информации. В том числе о Свердловске времён Великой Отечественной войны. Здесь Лидия Александровна — снова живая, молодая, влюблённая и… терзающаяся сомнениями. Вернётся ли её суженый? Выживет ли ещё не рождённый сын? Закончится ли война?

С разрешения нынешней владелицы дневника мы публикуем записи, воскрешающие не только автора этих строк, но и наш город — таким, каким он был в первые годы Великой Отечественной…

23 июня 1941 г. Я никогда не забуду то утро — ясное, светлое. В пять часов стук в дверь — принесли повестку Владе. У меня замерло сердце, и страх за друга сковал меня…

28 июня 1941 г. Владислав уехал. Ещё 27-го в час ночи Владя пришёл домой. Он был бодрый и весёлый, а меня душат слезы, мне кажется — часть меня отделили. Нет, я не могу описать всех мучений этой ночи.

2 ноября 1941 г. Мне удалось устроиться в госпиталь. Милый мой, здесь я ухаживаю за ранеными и всё думаю о тебе. Есть тяжелобольные, лежат по месяцу и больше; все они такие беспомощные и жалкие; сколько терпения и воли надо, чтобы хоть немножко облегчить их страдания. Владик, как мне тяжело, родной мой. Наклоняешься над измученным больным, даёшь ему пить, а сердце замирает: мой друг, где-то ты?

8 декабря 1941 г. Жизнь с каждым днем становится хуже: надвигается голод, мы едим только хлеб и картошку; с большим трудом мама достаёт молоко. Для этого она в самые морозы ходит километров за восемь.

9 декабря 1941 г. Шестой месяц война, и столько же дней я плачу и жду понапрасну.

Бедная мама, с утра и до вечера бегает по городу, чтобы хоть что-нибудь достать поесть, а как же ей быть, когда у меня родится сынишка? Совсем она тогда замается. Иногда мы вместе плачем о тебе, Владик. Какая она хорошая, без неё мне совсем не жить. Папа тоже сильно переживает и ворчит помаленьку на окружающую жизнь. Так проходят эти печальные дни.

7 января 1942 г. Второй день сижу дома, доктор дал бюллетень, плохо у меня с почками, требуется диета: овощи, молоко, фрукты. Как смешно говорить о таких вещах; я не говорю о фруктах, даже моркови и картошки нигде не достать. Единственное, что достаёт мама, — это лук. Бедный маленький крошка, что ждёт тебя? Что ты будешь кушать? Мне страшно. Лучше не родиться, чем умереть с голоду…

12 января 1942 г. Сегодня пообедали, а завтра — неизвестно, достанем что или нет. Обед называется «картофельная похлёбка», очень редко мясная, и чай, как роскошь, с молоком. А мне до слёз хочется сладкого, хоть бы одну пироженку или конфетку.

20 января 1942 г. Владик, если бы я знала, что ты жив и здоров, я была бы бесконечно счастлива, ведь сейчас так тяжело живётся, так всё трудно достать.

Переживём ли мы эти дни? На одного Бога надежда. Мама сильно похудела и как-то сразу постарела; папу замучил геморрой, и болит желудок; белый хлеб, 400 граммов, он отдаёт мне, а сам сидит на ржаном. Как тяжело есть последнее, что тебе отдают, кусок всякий вкус теряет. Денег хватает кое-как и то благодаря маминой изворотливости. С каждым днём всё страшнее жить, а если мне не суждено с тобой увидеться, то и вообще не стоит влачить это жалкое существование без хлеба, без идей, без стремлений. В городе начал свирепствовать сыпной тиф, да и немудрено при таком перенаселении и недоедании…

3 февраля 1942 г. …Уже сейчас на вокзале умирают люди. Смертность повысилась, народ хворает. Господи! Сохрани моего ребёнка, он должен жить, чтобы встретиться с тобой, Владик…

7 февраля 1942 г. Картошка вся вышла, остались только хлеб да вода. Молоко по 15 рублей литр только к чаю. Никогда мы ещё не жили так плохо. Часто я чувствую себя по-настоящему голодной. Теперь лишнему куску чёрного хлеба рада. Что будет дальше? Надо менять жизнь, но разве всё сразу сделаешь? Посмотришь, как на вокзале люди мрут с голода да холода, так свой угол бросать страшно.

12 апреля 1942 г. Три месяца я не была в госпитале. Бывает обстановка, которая сильно сближает людей. Дни, проведённые мною с тяжелобольными, оставили в них большое чувство благодарности. Я и не ожидала, что смогу быть настолько полезной людям. С ними мне было хорошо.

Помню вечера — зимние, холодные, дома нет огня, на сердце тоскливо, — и вот я шла в госпиталь, меня ждали, я была нужной: делала перевязки, массажи, поправляла подушки, давала пить, писала письма, читала книги, а иногда мы разговаривали об их семьях, близких, друзьях. О тебе, Владик, я много говорила, и каждый из них выражал искреннее сочувствие… Я люблю их, как сестра, и они полюбили меня так же.

17 мая 1942 г. Любимый мой, до каких же пор будет война? Печаль и слёзы в каждом доме, в каждой семье. Последние люди уходят на фронт. Вчера я видела, как отправляли партии. Так напомнило дни твоего отъезда — слёзы едва сдержала. Лица мрачные, худые, нет в них жизни, мужества, тупое подчинение чужой воле застыло на них. Мало кто смеётся, головы опущены, невесёлые мысли, видимо, засели в них. Тяжело было смотреть на этих несчастных.

Несколько женщин провожали своих близких; молоденькая девушка идёт под руку с безусым юношей, она что-то говорит, а он, не слушая, шагает. О чём он задумался? Другая молодая женщина несёт котомку, с какой любовью несёт она вещи; быть может, это последняя её услуга мужу. Шагов на десять от партии отстали двое — высокий чёрный мальчик, хорошо одетый, с грустным лицом; он, как большинство, задумчиво смотрит под ноги, а рядом, вытирая время от времени платочком слёзы, идёт его мать. Безраздельное горе на лице её. Господи, не дай мне провожать сына на фронт! Иногда они останавливаются, она торопливо целует его в лицо, губы, голову, а слёзы так и текут по щекам. Ни слова между ними не сказано, да разве до слов в эти тяжёлые минуты. Последний поцелуй, последнее рукопожатие, он догоняет товарищей, а она, прислоняясь к столбу, машет ему рукой. Сын, быть может единственный, идёт не фронт, что же осталось ей?

Живу надеждой, что Витька будет жить лучше, и ты вернёшься к нам.

15 июня 1942 г. Начала работать в одиннадцатой палате — пятнадцать человек, очень тяжело больных. Добрые мои больные, как хороши и трогательны их заботы обо мне. Вчера купили мороженое моему Витьке, и так они сочувствуют мне и моему положению. Есть же хорошее в людях и благородное. Они выслушивают с терпением про Витьку всю мою болтовню, они говорят про тебя, Владик, и обещают, что ты вернёшься. «Сестра Лида» — так зовут меня они, и я горжусь этим, мне легко с ними, и горе не так давит меня...»

Послесловие

…Осенью 1942 года Лидия Александровна уехала со своими родителями и маленьким сыном в Талицу. В Свердловск она вернётся в 1949 году. А вновь встретится с мужем — только в 1956-м. Тогда Владислав Павлович, переживший плен, чудом избежавший смертной казни и отсидевший более 10 лет в советских лагерях, впервые увидит 14-летнего сына Виталия. Но это уже совсем другая история…